Cantabit vacuus coram latrone viator
Праздный прохожий споет пред разбойником песню
(Ювенал)
Пролог
Я считал совершенно невозможным верить им, однако, как только впервые увидел летающего иностранца-варвара, он называл себя Гиперборейцем, я поверил и оказался побежденным, хотя долго сопротивлялся. Что, в самом деле, оставалось мне делать? Когда на моих глазах, днем, человек носился по воздуху, ступал по воде и медленным шагом проходил сквозь огонь
(Лукиан)
Человеческая память коротка. Мы помним основные события своей жизни. Читаем в книгах о том, что происходило сто лет назад, двести. Тысячу. Но эти истории далеки от нас, словно рассказанное случалось не в нашем, привычном мире. Все кем-то выдумано.
И никогда не происходило.
Дотошные специалисты пытаются изучать историю, по крупицам выкапывая знания. И составляют обычное прошлое. Наше прошлое, в котором все разложено по нужным полочкам, проклассифицировано и упаковано в музеи.
Но, если пропустить песок истории меж пальцев, вылавливая крупицы тайн, то понимаешь, что в пропахших нафталином экспонатах больше вопросов, чем ответов.
Почему в ведических текстах приводится руководство для пилотов официально не существовавших летательных аппаратов – виманов, на которых можно было путешествовать меж звезд?
Что за неведомое оружие, называемое Стрелой Бога, уничтожило древние города? Под его действием песок сплавился в зеленое стекло, и скелеты погибших обладают остаточной радиацией.
Где находилась легендарная Гиперборея, чьи жители, по свидетельствам историков, могли летать и ходить по огню?
Или куда, например, пропали царские скифы, правившие Великой степью на протяжении веков? Те, кто уничтожил без следа черноволосых киммерийцев. Те, чьих луков страшились великие империи, и при упоминании о которых вздрагивали всесильные владыки. Скифы ушли за считанные годы, исчезли, испарились. Всё – были и не стало! Словно подул степной ветер и снес с лица земли тысячи конных лучников. Нет, малые скифские племена – сарматы, аланы и подобные им остались. Исчезли племена царских скифов. Причем так внезапно, что обитатели Ойкумены просто не заметили их ухода.
А через много лет на востоке Великой степи возникла империя кочевников аваров. Но любой ромей или перс, увидев высокого светловолосого аварца, легко узнал бы в нем того, кого страшились предки.
Спустя века царские скифы вернулись.
И Европа содрогнулась.
«Же сюи Суриков – казак рюсс»
Хлопья холодного снега нехотя кружили над набережной, опускались на скользкий лед Москвы-реки и уносились вдаль зимним колючим ветром, собирающим по берегам большие сугробы. Нагромождения снега возвышались древними курганами, словно вдоль замерзшей реки скрывались захоронения забытых скифских царей. Некоторые курганы уже были разрушены и разграблены, и снежные заструги вытягивали по ветру свои длинные извилистые гребни.
Падающие снежинки искрились слабыми желтыми отблесками в лучах далеких фонарей на площади вокруг храма Христа-Спасителя. Сюда же, на набережную, цивилизация в виде ламп Эдисона еще не добралась, газовые рожки сегодня не горели, и Василий Иванович шел в таинственном полумраке, вглядываясь в лица редких встречных прохожих. Впереди ярко сиял храм Спасителя.
Вскоре Василий Иванович добрался до площади и остановился возле памятника Александру Третьему. Великий император судорожно сжимал в руках скипетр и державу и смотрел куда-то мимо художника.
Вдаль.
Во тьму.
– Василий Иванович! Господин Суриков!
Молодой человек, лет тридцати пяти, бежал, одной рукой придерживая шапку и радостно размахивая другой.
– Максимилиан! Здравствуйте! – Суриков раскинул руки. Большой, в меховом пальто, он напоминал сибирского медведя, готового подмять лапами своего собеседника. – Как ваша книга, продвигается?
– Да. Материала хватает, а вот разговоров с вами – нет… Как удачно я вас встретил! Привык я уже к вашим чудным историям. С удовольствием послушал бы еще и дописал новую главу в книгу о великом художнике Сурикове.
– Так уж и о великом, – довольно улыбнулся Василий Иванович. – О чем же вам рассказать?
– Может быть… Может, у вас есть эскизы, которые никто не видел? Впрочем, расскажите, о чем угодно. А я запомню, – рассмеялся Максимилиан Волошин.
– Ай да память у вас, Максимилиан! Почему же не рассказать – расскажу! – Суриков, как всегда, говорил темпераментно, слегка замедляя голос к концу фразы и резко ее обрывая. – Все в нашем мире свою историю рассказывает. Каждая стена, каждый памятник. Вещица любая.
Волошин проследил за взглядом Василия Ивановича и уставился на бронзового Александра.
– Я на памятники, словно на живых людей смотрю, – произнес Суриков. – Говорю с ними. А этот – молчит. Нет, не получился Император у Опекушина. Не понял скульптор его сути. А я ведь живого Александра Третьего видал! На коронации мимо меня прошел – громадный, я ему по плечо был. Рост, мантия, взгляд властный – эх! Вот ведь где сила народа была! А этот на памятнике – сидит, словно истукан в короне. И в сапогах солдатских. Ни то ни се. Не верю я ему. А вот в храм Спасителя – верю. В нем стены, словно живые свидетели, именами павших офицеров исписаны. История наша. Да и весь храм – сущность красоты, которую греки дали. Ладный такой. Как девичья фигура – все в нем сгармонировано. Сдружился я с храмом, когда четыре Вселенских собора писал.
– Да, – полувопросительно сказал Волошин и посмотрел вверх, на золотые купола.
Глаза тут же залепило снегом.
– Идемте ко мне, – сказал Суриков. – Что ж нам на ветру-то торчать.
Снег громко хрупал под ногами. Спешащие снежинки таяли в облачках пара от дыхания. Щеки Сурикова совсем раскраснелись.
– Помните мою акварель, Максимилиан? «Минусинскую степь»? Эх, каковы у нас в Сибири просторы! Поля! А Енисей?! На тысячи верст река раскинулась. Берега у нее, знаете какие? Глинистые, красные. Отсюда и город Красноярском называется. И люди у нас такие же, как и вся земля – вольные, смелые, душой широкие. Я ж из казачьего рода, мы-то – воровские люди. «Краснояры – сердцем яры», – засмеялся Василий Иванович.
Волошин тоже улыбнулся. Он уже привык, что Суриков «воровскими людьми» называет вольных казаков. И себя самого тоже. Говорят, в Париже Суриков, когда проходил в Академию Коларосси, бесцеремонно расталкивал местных со словами: «Же сюи Суриков – казак рюсс».
– Степь у нас раздольная, леса нехоженые, – продолжил Василий Иванович. – Вырос, уехал из Сибири, а все равно – душа обратно тянет. Возвращаюсь порой. Есть у меня и секрет с Сибирской землею связанный. Вот придем – покажу.
Вскоре Суриков и Волошин уже вошли в теплый номер, оставляя в прихожей лужицы талой воды.
– Фу-х! – Василий Иванович похлопал себя по бокам, согреваясь. – Расскажу я вам, Максимилиан историю интересную. Расскажу.
Суриков, после смерти жены переезжал из одной квартиры в другую, словно кочевник. Все комнаты были богатыми, меблированными, но – чужими. Художник появлялся в них и уходил, не оставляя после себя следа. Лишь одну вещь Василий Иванович все время возил с собой – большой обитый железом сундук, в котором хранил все самое ценное – памятные вещи и эскизы.
– Значит, приезжал я в семьдесят третьем в Минусинский округ.
Крышка сундука жалобно скрипнула. Василий Иванович запустил руку в глубины. Волошин замер – что-то сейчас достанет сибирский «казак рюсс»?
– В Узун-Джуле жил, у Кузнецова. Я-то тогда здоровьем ослаб после сырого Санкт-Петербурга. Вот мой благодетель, царство ему небесное, меня и пригласил. Каждый день я тогда на лошадях разъезжал, с хакасами кумыс пил. Степь. Курганы везде. Я еще бабу каменную, что в степи стояла, написал. Мне ее Каратанов Иннокентий Иванович показал. Он этнографией одержим был. Академия наук даже его работу издала про Красноярский край, читали?
Волошин отрицательно помахал головой.
– Ну, да ладно, – продолжил Суриков. – Иннокентий Иванович рассказывал мне замечательные истории – про авар, тюрок. Про Гиперборею. Максимилиан, вам известно, что такое Гиперборея?
– Легендарная страна, – ответил Волошин. – Многие древние историки ее упоминали. Благодатный край, где жили мудрецы.
– Ага! Все-то вы, поэты, знаете. А где она находилась? – хитро прищурился Суриков.
– Как там Геродот писал? – потер лоб Волошин. – «За степями лежит земля одноглазых кочевников, ведущих войну со стерегущими горное золото грифонами – псами Зевса. А дальше простирается счастливая земля гипербореев, где дождь идет медными каплями, а реки несут золотой песок. Где люди учатся справедливости и не употребляют в пищу мяса».
– Максимилиан! – перебил Суриков. – Вы слышали, как Хакасско-Минусинскую котловину ссыльные декабристы называли? «Сибирской Италией»! У нас там вишни цветут. Арбузы выращивать можно. И земля таинственная, чародейская, словно под ней огромный дракон лежит, волшебством питает.
– Василий Иванович, вы хотите сказать, что…
– А знаете, как Алтай переводится с тюркского? «Золото». Однажды я путешествовал по округу сам, – словно не слыша Волошина, продолжал Суриков. – Я нашел каменного истукана. Древнего, как сама земля. Время стерло многое, но на камне четко виднелось мужское лицо, и все стороны статуи были испещрены письменами. Вот, смотрите.
Суриков показал Максимилиану эскиз, который достал из сундука. С рисунка смотрело не лишенное красоты лицо европейца. Вытянутое, с широкими скулами; прямой нос, большие глаза, длинные черные волосы, спадающие на плечи.
– Это… могила? Памятник? – вопросительно поднял взгляд Волошин. – А что за письмена? Их можно расшифровать? Историки уже разобрались в тюркских надписях на старинных фигурах.
– Это не на тюркском, – отрезал Суриков. – Кажется, это санскрит, которого я не знаю. Но я умею разговаривать с памятниками. Мне не понятно, о чем выбитый на камне текст, но я его вижу. И чувствую. Целая история появляется у меня перед глазами, словно эскизы к будущей картине.
– Расскажите… – тихо попросил Волошин. – Я тоже хочу ее увидеть.
– Ну что ж. Тогда слушайте. Началась эта история далеко от Москвы и Красноярска в столице Нового Рима Константинополе в пятьсот пятьдесят восьмом году после Рождества Христова…
Эскиз 1 Железо и мрамор
Так говорит Господь: вот, идет народ от страны северной, и народ великий поднимается от краев земли; держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, как море, и несутся на конях, выстроены, как один человек, чтобы сразиться с тобою, дочь Сиона. Мы услышали весть о них, и руки у нас опустились, скорбь объяла нас, муки, как женщину в родах
(Книга Пророка Иеремии, глава 6)
В полуденном солнце ярко сияли латунные сворки Золотых ворот. Белый мрамор блестел, словно отполированная слоновая кость. Солнечные зайчики, порожденные металлическими доспехами проехавших в Город всадников, бежали по камням вслед за людьми. Пятеро варваров ехали по главной улице – Месе, гордо подняв головы и не обращая внимания на возникающую вокруг суету и любопытные взгляды.
«Цок-цок», «цок-цок», – стучали по камням металлические конские сандалии, привязанные к копытам. Железные шлемы, железные пластины в виде рыбьей чешуи, нашитые на кафтаны, железные доспехи, покрывающие головы и спины лошадей… Словно в Константинополь явились не дикие народы с края Ойкумены просить милостыню, а новые владыки Империи въезжали в триумфальном шествии в свои владения.
За спиной у каждого варвара висело по два копья. На поясах – короткие мечи. На боках воинов крепились большие чехлы-гориты, в которых покоились изогнутые луки и оперенные стрелы.
– Господи, спаси и сохрани, – перекрестился нищий Аларих, скрывшийся в тени балкона возле дома на краю улицы. – Это же гиппотоксоты – конные лучники.
Нищий притронулся к плечу, к старому шраму под грязной одеждой. Аларих вспомнил молодость, дикую степь и стаю летящих стрел.
Спины и копья прибывших воинов прикрывали плащи, скрепленные на груди золотыми пряжками. На плечах плащи взметались в стороны бычьими рогами и волнами спускались на спины огненно-рыжих высоких лошадей. Светлые волосы всадников были заплетены в длинные толстые косы.
Мартина – дородная телом уличная торговка хлебом заворожено смотрела на всадников. Вернее – на одного. Того, что был не со светлыми, а с черными волосами, не заплетенными в косу, а стянутыми на затылке наподобие конского хвоста.
Черноволосый повернул голову и встретился взглядом голубых глаз с Мартиной. Начиная со лба воина, через переносицу, опускался на скулу прямой шрам, будто от старого удара хлыстом. Торговка не выдержала и опустила глаза.
– Слушай, Мартина… – протянул Аларих, поднимая дрожащую руку. – А что это у них под седлами такое?
Мартина интереса старого вояки не разделила. Она брезгливо одернула лоток подальше от грязных пальцев Алариха. Вместо булки ладонь нищего ухватилась за упитанное бедро торговки. За что Аларих и поплатился…
– Ай! Что ты делаешь?! – взвизгнул он. – Подумаешь, жалко ей булочки… Ты глянь, как у них ноги-то крепятся.
– Ну, как и у всех мужиков.
– Да нет… Ты ниже смотри.
– Копыта ниже. Лошадиные.
– Вот, баба-ду… Ой! У них ноги в кольца железные под седлами засунуты. Неужели так легче ездить?
– Ездить – не-ездить… – шумно вздохнула Мартина и посмотрела вслед всадникам. – Эх, красавчик… Если бы не шрам…
…
Максимилиан подошел к окну и вгляделся в ночной город. Где-то вдали задребезжал колокольчик извозчика.
– Какой все-таки прогресс принесла такая привычная вещь, как стремена, – тихо проговорил он. – Казалось бы – пустяк, а сидеть стало удобнее и, мало того, можно легко сражаться мечом, приподнимаясь в стременах, наносить рубящие удары.
– Да, – улыбнулся Суриков. – По-казачьи. И сабля потому изогнутая появилась. Но слушайте дальше. Послы уже вошли во дворец.
…
В тронный зал вели завешенные шелками двери из слоновой кости. Стены украшали металлические инкрустации. На мраморном полу лежали мягкие ковры. С потолка на гостей смотрели мозаичные картины, изображающие великие победы Нового Рима. Впереди возвышался золотой трон. По обе стороны от него, словно белые птицы, раскинули крылья две статуи Виктории.
Басилевс Юстиниан – владыка земель Аламанских, Готских, Франкских и так далее и тому подобное, вплоть до Африканских, принимал послов из далеких земель.
Только что послы видели басилевса на площади, поднятого на колонне и отлитого в бронзе. Сейчас же владыка Города и Империи был во плоти, но его взгляд – такой же холодный, как у статуи.
Неприятный, надо сказать, взгляд. Не внушающий оптимизма.
Один из послов – мужчина в возрасте – сразу видно, опытный, закаленный в боях воин, и хитрый, как черт, такого взглядом не запугаешь, вышел вперед.
– Великий Юстиниан, к тебе приходит народ Авар, самый сильный из народов; племя аварское неодолимо. Оно способно легко отразить и истребить противников. И потому, полезно будет тебе принять аваров в союзники, и приобрести себе в них отличных защитников, но они только в таком случае будут в дружеских связях с римской державой, если будут получать от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно и будут поселены тобой на плодородной земле.
Черноволосый воин со шрамом слегка поморщился.
«Что это Кандих такое говорит? – шепнул он посланнику, стоящему рядом. – Все испортит».
Тот, к кому обращался черноволосый, был молодым – лет двадцать пять, не более. Но в глазах – ум не по годам. И сосредоточенность. И еще, где-то в глубине – бесовские искры. Того и гляди, на лице хитрая улыбка появится.
«Молчи, Валентин! Киндрих все верно говорит. Если не будешь подходить с позиции силы – ничего не добьешься. Сильный уважает только сильного».
Валентин перестал слушать речь Киндриха и слова Юстиниана, они слились в единый бубнящий шум, словно капель дождя по лужам. Говорят, что если долго прислушиваться к дождю, то можно услышать речь бога. Или богов – кто во что верит. К сожалению, когда Валентин впервые появился в этом зале, он почитал не единого бога…
Воспоминание вновь уносило воина далеко, в то время, когда он был еще восемнадцатилетним юнцом.
И рабом.
«Феодора, госпожа, не надо… Если узнают…»
«Мой глупый мальчик, никто ничего не узнает. Разве тебе плохо, Ареовинд?»
«Мне хорошо, госпожа».
«Вот и молчи».
Сладкие поцелуи, упругая гибкость женского тела, заставляющая забыть обо всем на свете.
«Молчи, Ареовинд…»
Валентин прикоснулся к шраму на лице. Старые раны часто ныли на непогоду.
Через некоторое вр