Акушер

По всему выходило, что бабы-то и укатали Савелия Кузьмича. Вернувшись заполночь от очередной выкинувшей, Ленки Крюковой, старенький доктор, не ужиная, лег в постель, но к утру, похоже, не отдохнул и решил больше не просыпаться.

На столе передо мною высилась стопка медицинских карточек, надписанных его рукой, его на редкость ровным для врача почерком. Электрическая лампочка без абажура переиначивала цвета всех предметов в кабинете на свой лад – поблескивал нежданной позолотой круглый бок печки-голландки, в зелень отдавался синий дерматин смотровой кушетки, лился, лился густой бесплотный мед на оштукатуренные стены, застывал причудливыми искрами в глазах на вырезанном из журнала «Огонёк» портрете Валентины Терешковой. Казалось, даже воздух зажелтел и загустел в натопленном помещении. Вот и карточкам тоже досталось – их обложки кремового картона будто залили слоем подсолнечного масла, а подклеенные красным коленкором корешки теперь могли запросто соперничать цветом с морковью. Электрический свет, необходимый в это время года с утра до вечера, давил своей невидимой повсеместной тяжестью и не столько слепил, сколько томил.

Девять медицинских карт, девять историй болезни. Историй вроде как уже случившихся и, вместе с тем, вроде как и не оконченных.

Потерев виски, я встал, прошелся по кабинету, выглянул в окно. Мне довелось застать это село еще высоким. Теперь же, всего неделю спустя, добротные дома казались приплюснутыми сверху и снизу враз обрушившимися снегами – сугробы до окон, массивные мохны на крышах. В серых сумерках таежной зимы видны были лишь длинные узкие полосы темнеющих фасадов, перемежаемые случайным отсветом окон, да печной дым кое-где намечал наличие жилища.

Савелий Кузьмич не просто от рождения наблюдал этих девушек – он их и принимал. Да, похоже, и кое-кто из их родителей явился на свет при его непосредственном участии. Ровесник уходящего века, он молодым фельдшером появился здесь, на Енисейских берегах, вскоре после прокатившейся по стране революции, да прижился, да остался до конца дней своих единственным лекарем на многие, многие версты вокруг. Покидал край лишь единожды – с сорок первого по сорок шестой.

Специалистом он, судя по всему, был первоклассным; за время его практики было несколько случаев, когда и наша областная реанимация оказалась бы бессильна – а он вытащил больных, выходил. Когда уколами да таблетками, а когда и местными травами да кореньями. Впрочем, если проблема возникала уж очень специфическая, не гнушался он и посторонней помощи – раз десять-двенадцать вызывал вертолет по поводу аппендицитов, выхлопотал для бабки Аксиньи Фоминой операцию по зрению в самом Красноярске, для Фрола Макарыча Передугина особый протез заказал аж из Израиля, и так далее, и тому подобное.

А еще – я не встречал доселе человека, чьи записи находились бы в таком идеальном порядке. Тем непонятнее и страшнее были эти девять отобранных мною историй болезни.

Как-то вмиг ощутился жар лишнего подброшенного полена, мне захотелось на воздух, и, не надевая шапки, в один шаг проскочив крохотные сенцы, я оказался на крыльце.

Морозило едва-едва, утишившийся на день снегопад под вечер вновь распушился, дышалось легко и охотно – и ни ветерка. Откуда-то из-за угла выплыло два округлых, жмущихся друг к другу силуэта; маленькие валенки бойко и хрустко прошлись по тропке чуть поодаль. В свете фонаря над крыльцом медчасти я вглядывался в неясные лица в обрамлении платков – и разглядел!

- Вот! – выставив указательный палец, воскликнул я. – Крюкова и… ээээ… другая Крюкова! Вы почему опять на осмотр не явились?

Девушки приостановились, переглянулись и, расхохотавшись, помчали прочь; еще бойчее замелькали, затопали валенки. На соседнем крыльце появилась грузная фигура участкового Ивана Денисовича – милицейский кабинет занимал вторую половину дома, но имел отдельный от медчасти вход.

- С кем воюешь, городской? – добродушно осведомился пожилой лейтенант, плотно запахивая белый полушубок с планочками под погоны на плечах – такой же, я видел, висел в шкафу Савелия Кузьмича, только был на добрый десяток размеров меньше.

- Иван Денисович, ну хоть вы посодействуйте!

- А что? Не идут?

- Не идут!

- Ты занят сейчас?

- Да какое там! – я с досадой махнул рукой. – Ни одного пациента за день.

- Ну, ставь чайник, я варенье захвачу. Побуду навроде пациента.

Через пять минут, деловито обметя в сенцах валенки березовым веником, он вошел в мой кабинет, мигом заполнив своим ростом и объемом едва ли не треть помещения. Умудрился еще и пройтись взад-вперед: выставил на стол «майонезную» стеклянную баночку с бумажной крышкой и вернулся к выходу повесить полушубок и форменную ушанку. Несимпатичный лицом, обвисшими бульдожьими щеками и вывернутыми губами, он очень располагал к себе добродушием и надежным спокойствием блюстителя порядка старой закалки. В городе я встречал таких только в книжках да в послевоенных фильмах. Меж тем, участковый присел перед голландкой, по-хозяйски открыл дверцу и шустро пошуровал кочергой прогорающие поленья. Застыл внезапно, глядя на огонь, да так и, не отрывая взгляда от огня, тихонько заговорил:

- Тут ведь какое дело, городской… Только, чур, без обид! Я ведь как чувствовал! Просил, чтобы женщину прислали… Получается, что у нас полсела, а то и поболе, предшественника твоего, Савелия Кузьмича, раньше, чем мамку, увидело. И роды он принимал, и животики младенцам от вздутия лечил, и прививки в попы колол. Возраст у девочки подошел – к Кузьмичу, стыдная болезнь у юноши образовалась – к Кузьмичу, забеременела подружка – к нему, родимому. – Говорил Иван Денисович медленно, с расстановкой, и чувствовалась в его голосе нерушимая привычка к такой размеренности речи да, наверное, и жизни. – Родителям всего не скажешь – а Кузьмичу пожалуешься! А потому что вечен был дедушка Савелий. Вот есть лес, есть река и есть доктор. Люди рождались и помирали, и новые в село приезжали-уезжали, а то и приживались тут, но доктор был один единственный, всегда. Савелий Кузьмич уже вроде как не мужчина был, не человек медицинской профессии – он стал понятием. Кузьмич равно врач, врач равно Кузьмич.

- Добрый доктор Айболит… – задумчиво пробормотал я.

Участковый расслышал, оторвался от огня, обернулся.

- Вот ты правильно меня понимаешь. Айболит. Ты, небось, от рождения эту сказку наизусть знаешь? Представь теперь, что открываешь ты книжку, а там вместо знакомого тебе Айболита – Мойдодыр какой-нибудь. И приключения, вроде, те же, и зверей он лечит не хуже, но ты-то знаешь, что так – неправильно, что Мойдодыр – из другого мира, а в этом – Айболит лечить должен!

- Но ведь это глупости! Жизнь – не детская сказка, а в здешней глуши можно со здоровьем так дошутиться, что…

- Конечно, глупости! Обязательно глупости! – Участковый оживел, поднялся с корточек, прошелся по кабинету. – И скоро они это поймут. Ты не переживай, городской! Привыкнут они к тебе, станешь своим… Еще замучают!

- Ох, нескоро, видно, стану. Вон, даже вы меня городским зовете.

- Да это я так, к шутливому слову. Вот ты посодействовать просишь – а что ж я сделать могу? Под конвоем к тебе их привесть, разве что?

- Да не надо под конвоем! Поговорите с ними! Вот это всё, – я многозначительно постучал пальцем по стопке карточек, – это всё очень серьезно! Это – группа риска. Нельзя быть такими несознательными! Раз они сами не понимают и меня не слушают – вы им объясните! Вы им знакомый, да еще и представитель власти, да и вообще – человек в селе авторитетный…

Участковый недовольно крякнул, запыхтел в раздумчивости, вернулся к голландке, снова пошуровал кочергой.

- Авторитетный… – Он вновь прилип глазами к огню. – Тут ведь что… Тут ведь в таком деле только один авторитет может быть – муж. Уж ни мамка не указ, ни председатель, ни милицейское начальство, а вот разве что с мужьями поговорить? Ты бы прошелся по избам вечерком, когда семьи в целом сборе, да пообщался. Ко всем не ходи, ко всем тебе пока нельзя, а к кому можно – я сейчас задиктую. – Иван Денисович стремительно пересек кабинет, боком сел на стул для посетителей, в задумчивости звонко и ненужно шлепнул вывернутыми губами, припечатал раскрытой ладонью столешницу: – Так! Во первую очередь сходи-ка ты к Передугиным; мужичок там так себе, ни рыба-ни мясо, хоть и местный, а вот дед у них мировой, Фрол Макарыч! Ой, и хороший дед! Что он сыну скажет – то сын жене и передаст, а уж та и рада будет сделать. После к Крюковым загляни, только к младшему, слышишь? К старшему брату не суйся пока, он мужик резкий, дважды судимый… Н-да… После можешь и к Фоминым…

Входная дверь наполовину распахнулась:

- Можно?

- Да-да, входите! – я встал со стула.

В сенцах повозились, стукнулись обо что-то, раскрыли дверь до конца. Вошла бабка Аксинья, уважительно и приветливо наклонила голову в мою сторону, неодобрительно зыркнула на участкового:

- Здрасьте вам, а то я думаю, кто тут моё фамилиё употреблят…

Иван Денисович с улыбкой подмигнул мне:

- Вот и договорись сразу! Чую, чаем меня нынче поить не стремятся, так что пойду. Варенье тут оставляю, после об двух слопаем.

Едва протиснувшись между голландкой и Аксиньей, он принялся одеваться, прислушиваясь к тому, с чем пришла ко мне старшая Фомина:

- Милок, голова раскалывацца, в глазах все плывет… Мож, давление?

- Может, и давление. Давайте-ка мы его сейчас измерим…

- Ась? – изумилась бабка.

- Я говорю, давление сейчас измерим. Раздевайтесь пока.

- Ась? – бабка попятилась.

- Самогону меньше пить надо! – посоветовал от двери участковый. – Тогда и не будет давления.

Аксинья подскочила, в нелепом этом подскоке одновременно разворачиваясь и подбочениваясь.

- Кааа-кой самогон? – зычно заголосила она, с угрозой наступая на милиционера. – Ты что ж несешь-то, черт окаянной? Ты что ж позоришь перед добрым человеком? Ты ж сам, ирод, в шисятпятом аппарат мой конхвисковал!

- Уууу, затарахте-еела! – от души веселясь, выставил перед собою руки Иван Денисович. – Всё-всё, ухожу! Ты это, городской… а к остальным я сам пройдусь, перекинусь словечком. Понял меня?

- Понял, спасибо!

Пока Фомина отчитывала участкового, я успел отыскать ее медкарту. Судя по записям старого доктора, здорова Аксинья была как бык – ну, кроме того случая с глазами. А частые ее «хвори» мгновенно вылечивались половиной стакана настоя женьшеня на спирту. Усмехнувшись, я достал из стеклянного шкафа с медикаментами литровую бутыль, нацедил сто миллилитров желтоватой жидкости. С подозрением наблюдавшая за моей спиной бабка при виде стакана оживилась:

- Во-от! И Савелий Кузьмич, царствие ему небесное, тоже мне эти капли прописывал! – Тут она натурально облизнулась, едва не заставив меня рассмеяться, и с уходящей из голоса обидой закончила: – А то смерить ему чёй-то, раздеться чёй-то…

Похоже, это был верный шанс наладить контакт. Быстро задобревшая после принятия лекарства бабка божилась, что всему селу расскажет, какой я замечательный специалист, что и ту ко мне пошлет, и этого приведет. Тут-то я и намекнул ей про невестку. Совершенно неожиданно старушка затосковала. Потупила взор, зашевелила беззвучно губами, потом с неподдельной тревогой посмотрела куда-то за темноту в окне.

- Охотник-то, охотник… – протяжно сказала и перекрестилась коротко, – совсем, видать, сгинул…

- Неужто кто на охоту в такую погоду пошел? – удивился я.

- Ладно-ть, – засобиралась Фомина, – спасибо тебе, милок! Уважил бабушку, вылечил. А девку нашу я завтра к тебе пришлю, не беспокойтися.

 

Наверное, для того, чтобы сразу прочувствовать местный ритм, мне нужно было в первый же день познакомиться с Передугиными, заглянуть к ним в гости под предлогом обхода или еще по какому поводу, да не раз заглянуть. Приехав в село неделю назад, я продолжал жить с прежней скоростью – думал по-городски, суетился по-городски, заскакивал в магазин коротким десантом, обедал и спал бегом-бегом. И даже отсутствие пациентов не было мне в том помехой – уж казалось бы, сиди чаевничай, расслабляйся, так нет! Затеял генеральную уборку и в кабинете, и в доме, затем провел повторную инвентаризацию лекарственных препаратов и специальной литературы, затем перечитал последние записи во всех медицинских карточках, чтобы вникнуть, подготовиться, быть в курсе. Кто ж знал, что многим из этих записей лет по десять, а то и по пятнадцать? И только девяти – по полтора месяца…

За неделю в медчасть заглянул лишь председатель колхоза… ох, простите! – директор акционерного общества «Красный сибиряк». Зашел, чтобы справиться, как я обустроился на предоставленной акционерным обществом жилплощади, достаточно ли дров, нужна ли помощь по хозяйству, есть ли просьбы и пожелания. Потом – практически с тем же набором вопросов – пожаловал участковый Иван Денисович.

Честно говоря, к новому жилищу я никак не мог привыкнуть – дом в центре села, рядом с магазином, был большим, и оттого казался слишком пустым и слишком чьим-то. Я бы и ночевал в медчасти, здесь мне было гораздо уютнее. Председатель отсоветовал – дом следовало регулярно протапливать, чистить крыльцо и двор от снега и наледи… да и вообще, нехорошо это, когда человек живет там же, где работает: со временем теряется организованность.

Жизнь Передугиных шла на других скоростях. Неторопливая Галина – мать троих детей и одна из первых выкинувших в конце октября – неторопливо накрыла на стол, ее неторопливый муж Генка неторопливо разлил по рюмкам водку… Участковый был прав – ни рыба-ни мясо оказался этот Генка; я боялся, что, отвернувшись в сторону, забуду его лицо. А еще я почему-то боялся, что забуду про протез его отца, Фрола Макарыча. С какого перепуга забуду и почему обязательно не должен забывать – черт его знает, но сидел я за столом, будто на иголках. А вот дед, оказавшийся на редкость колоритным, сидел как раз-таки основательно, фундаментально, монолитно – даже вопросов не возникало, кто здесь глава дома. Выпил, не закусывая, две стопки, от третьей отказался, теперь неторопливо изготавливал самокрутку из газеты и ядреной махорки, и делал это основательно, вдумчиво, будто микросхему паял. И каждое движение было раздельным, каждое движение было процессом, словно бы и не связанным с предыдущим и последующим.

- Если верить записям Савелия Кузьмича, – вещал я, стесняясь в этих стенах своей быстрой речи, – в конце октября в вашей семье, Геннадий, произошла трагедия: у вашей жены случился выкидыш на седьмой неделе беременности. Искренне сочувствую. Проблема в том, что в медицинской карте нет ни слова о причинах выкидыша. Во-первых, это не по правилам – диагноз должен быть обязательно, и я абсолютно не понимаю, почему такой опытный врач, как Савелий Кузьмич, не проставил его в истории болезни. Я беру на себя смелость настаивать на обследовании вашей жены, Галины.

- Да зачем? – отмахнулся Геннадий, вновь неторопливо наливая.

- Как – зачем? Чтобы не допустить подобного в будущем, да и вообще… Вы же понимаете: выкидыш – это очень тревожный звонок, говорящий о том, что в женском организме что-то разладилось…

- Разладилось – наладилось, – нараспев произнес Генка Передугин. – Всё у нас хорошо, гражданин доктор. Ну, случилась хворь кака – дык со многими быват. Теперь-то всё хорошо, да, Галь? Вот, гражданин доктор, ужо четвертого ждем!

- Как? – опешил я. – Не может быть!

- Может, – подала голос Галина, скромно сидящая сбоку и разглаживающая несуществующую складку на клеенчатой скатерти.

Я откинулся на высокую спинку стула, мысленно ведя подсчеты. Ох, нехорошо всё выходило, нехорошо! Получается, женщина забеременела сразу после выкидыша, раз уже знает об этой беременности?

- Послушайте! Тогда тем более необходимо обследоваться! Что случилось раз, может случиться и во второй. К чему шутки со здоровьем шутить? Давайте, пока не поздно, выясним, не угрожает ли что-то…

- Да зачем? – вяло улыбнулся трижды отец.

- Ты, Геннадька, погодь, – голосом Деда Мороза придержал сына старший Передугин. – А что про во-вторых скажешь, мил человек?

- В смысле? – не понял я вопроса.

- Ты сказал давеча: «Во-первых, не по правилам». Когда про карточку Галкину говорил. А про другое не сказал.

- А! Да, вы правы, Фрол Макарович, есть и во-вторых. Да про это вы и сами наверняка слышали: за ту октябрьскую неделю, вернее – за пять дней, произошло девять выкидышей.

- Слыхал, – кивнул дед, и снова у него получилось два раздельных движения, вместо одного целого, слитного.

- Диагнозы отсутствуют во всех девяти случаях. Хорошо, если Савелий Кузьмич просто не успел произвести записи в картах. А если он не смог диагностировать? Если не распознал причин? Разные они у всех, или одна? Может, инфекция? Отравление? Ну не бывает таких совпадений, чтобы чуть ли не в один день девять здоровых женских организмов отторгли плоды, находящиеся на разных сроках развития. Между прочим, выкидыши случились у всех беременных на тот момент. Как вам?

- Сурьёзно, – оставаясь недвижимым, монолитным, согласился Передугин-старший. – Гал, мож, тебе и впрямь пройти обследованию?

Молодая женщина отстраненно дернула плечами; задумавшись, перебирала она бахрому невесть как попавшего ей на колени головного платка.

- Зритнева-то… – куда-то в сторону сказала она, – Зритнева Стешка тоже в положении. И Строева тож.

Час от часу не легче! В злополучном октябре у Зритневой был из всех самый маленький срок, это ладно, но у Строевой – самый большой, двенадцать недель. Ну не мог организм так быстро реабилитироваться и вновь подготовиться к зачатию! А значит – жди беды. Да одной ли?

Распрощавшись с семейством Передугиных, пообещавших мне назавтра отпустить Галину в медчасть, я, изнемогая от нетерпения, помчался к Крюкову Валерке, младшему из братьев Крюковых.

Список, задиктованный мне участковым, состоял только из местных. То есть, из мужиков, родившихся и выросших в селе. Остальные, не вошедшие в коротенький перечень, местными стали относительно недавно. Основным источником притока свежей крови в области была исправительно-трудовая колония. Отбывающие срок заключенные работали на лесоповале, бок о бок с леспромхозовскими. Освободившись, нередко оставались в этих краях, нанимались на лесосплав, трактористами или мотористами бензопил в акционерное общество «Красный сибиряк». Село принимало далеко не всех, кое-кто уезжал после первой же зарплаты, некоторые – после беседы с Иваном Денисовичем. Ну, а кто-то вживался, врабатывался, отстраивался, обзаводился семьей… Тем не менее, родная милиция решила поберечь меня от разговоров с «судимыми» да «резкими», к каковым причислила и дважды сидевшего Крюкова-старшего.

С Валерием я уже пересекался однажды – в магазине. Тогда меня неприятно удивила одна его особенность: младший Крюков выглядел совершенно отрешенным, оживая только в момент ответа на какой-либо вопрос. Например, спросил я его о здоровье жены – нет реакции, словно и не услышал, а через пару секунд – будто щелкнуло что-то внутри, будто тумблер какой-то повернули – рассыпался в благодарностях за беспокойство, заверил, что все замечательно. Щёлк! – выключили тумблер, и замер Валерка, уставившись в одну точку, заснул. Я ему – дескать, пусть заглянет на осмотр супруга-то. Пауза, тишина, взгляд – в точку. Сработало реле – забегали глаза, ожила мимика, плечи шевельнулись; ага, дескать, передам. Закончилась программа ответа, отключился механизм. Тогда я списал это на усталость, возможно, на недосып, но теперь видел, что не все так просто. За столом напротив меня сидел человек с абсолютно пустым взглядом, даже тени мысли не было на челе. Давно уже так сидел. А все потому, что слишком много информации я на него вывалил, и вывалил сразу, не распыляясь на реверансы, водочку и домашние пироги. И не просто свои соображения выложил, а исключительно в нужном для дела контексте, смешав в кучу эпидемии и отравления, бесплодие и врожденные уродства. Он не в ступоре сейчас был, Валерка-то, не в прострации. И уж тем более не в спячке. Он напряженно и вдумчиво исследовал в голове каждое сказанное мною слово, взвешивал, искал подтексты, делал какие-то свои выводы, просчитывал варианты ответа – и все это неторопливо, в привычном ему ритме родного мирка, и все это вообще без выражения на лице. Что его заставило, что научило его так контролировать и конспирировать мыслительный процесс? Деспот-отец, ненавидивший «сопливых умников»? Брат-драчун, каждый ответ которому приходилось вот так обдумывать, дабы ненароком не получить по шее? Да уж, лучше прослыть тугодумом, нежели всякий раз страдать за ум слишком острый. Разгадав для себя эту его особенность, я уже практически не беспокоился за результат сегодняшней беседы, а над психическим состоянием Валерия я смогу поработать позднее.

Будто заржавевший маховик наконец провернулся, включились, оживели глаза младшего Крюкова, дернулись брови:

- Прав ты, доктор. Такие ситуёвины запускать нельзя. У нас с Ленкой это первый ребенок будет. Дочку хочу, очень хочу. Надо, чтобы со второго раза обязательно получилось.

Разгладилось лицо, заснул взгляд. Конец сообщения.

- Вы, если хотите, можете прийти вместе.

Секунда, другая, третья – щёлк! И даже с улыбочкой:

- Ага, утром будем.

Хлопнула входная дверь.

- Эт где ж вы утром будете-то, интересуюсь?

На пороге стоял Аркадий Крюков. Был он крупнее младшего брата едва ли не вдвое, хотя лет между ними имелось не более пяти; веяло от него вечерним холодом, снегом и мощью, сравнимой со звериной; а прятать свои мысли Аркадий не умел и не стремился – оглядел нас с презрительной усмешкой, сделал губами такое движение, будто сплюнуть хотел в мою сторону, да удержался.

- Вот не знал, братишка, что тебе по нраву, когда твою Ленку городские пижоны между ног щупают.

- Вообще-то я врач!..

- А кто спорит? Мы не спорим. Врачи – они что ж? Не люди разве? Мы все понимаем, мы народ понятливый. Главное, чтобы и Ленке понравилось. Сначала втроем пообжимаетесь, потом, может, и меня позовете. Мы разве против? Мы совсем даже не против, да, брательник?

Голос у него был певучий, вкрадчивый; на первых словах он пустился плавными шагами по кругу, будто не только голосом подкрадывался, но и в самом деле хотел врасплох застать. Завороженный, загипнотизированный его тоном, его мягкими движениями, его непонятным и нескрываемым стремлением попасть мне за спину, я сидел ни жив, ни мертв, и такая угроза возникла, оформилась и распространилась в доме с появлением старшего Крюкова, что я пожалел не только о том, что устроил сей вечерний вояж, но и что вообще приехал в село. На загривок мне опустилась твердая холодная лапа, волосы на затылке шевельнуло дыхание, рядом с ухом раздалось хриплое:

- Ну чё ты, чё ты? Ты расслабься, городской! А то чё-то прям напрягся, ой, я прям не знаю, как напрягся, даже не понимаю, хоть и понятливый, – безостановочно, хрипло напевал Аркадий Крюков мне на ухо. – Ты меня не бойся, городской, мне по большому оркестровому барабану, кого ты там щупаешь, ты хоть всех баб наших перещупай, только потом мне похвастать не забудь, а то что же обсуждать еще? У нас тут новости только такие – кто с кем пообжимался, кто с кем поженихался, так что всё пучком, городской, расслабься. Но вот ежели услышу, что ты и Ольке моей предложишь портки перед тобой спустить в кабинете Кузьмича, я вот эту шейку твою цыплячью двумя пальчиками переломлю, чуешь? Чу-уууешь, вижу. Ты ведь тоже понятливый, да, пижон? А хочешь, прям сейчас с крылечка-то спущу, чтобы понимание случайно не прошло? Ах, нет, что это я? – он картинно выпрямился, присел на стол передо мною, ручищи сложил будто лапки, глянул сверху вниз с улыбкой, примирительно. – Не имею я такого права, чтобы из Валеркиного дома кого-то выпроваживать! Так что ты уж лучше сам, ножками, ножками, а то ведь поздно уже. Правильно я говорю, братишка?

Отметив про себя, что реле младшего Крюкова не торопится срабатывать, я молча поднялся из-за стола, молча надел пальто и вышел.

Разумеется, я дождался, когда Аркадий нагостится у брата, дождался в тени высокого забора. Разумеется, пока он спускался с крыльца, я вышел на освещенное место, чтобы не говорили потом, будто я исподтишка. Дождался, пока он сфокусирует на мне взгляд, узнает. Зафиксировал мелькнувшее в глазах непонимание, оттенок испуга. Дождался, когда он начнет раззявливать рот в улыбке, и ударил слева – резко, хлестко. Мощная фигура вздрогнула и начала заваливаться, и тогда я добавил справа, и еще раз, и еще…

Разумеется, ноги унесли меня уже довольно далеко от того места, где все это могло бы происходить. Разумеется, кулаки я сжимал лишь в бессильной злобе; мне было сладко представлять и омерзительно выныривать обратно из мечтаний; я люто ненавидел Аркадия и презирал себя – за трусость, за слабость, за позор и молчаливое отступление. Я даже остановился, уверенный, что смогу заставить себя вернуться и исправиться, прожить несколько минут по тому сценарию, что нарисовало воображение, смогу отомстить, наказать… но ноги снова сами понесли прочь.

Село если и не спало пока, то засыпало; не попадались мне прохожие, не доносилось с чьей-нибудь утепленной веранды треньканья гитарных струн, не раздавались в темноте юношеские баски и девичий смех, так характерные для деревенских вечеров. Теперь была зима, и село укладывалось рано. Тем не менее, я был уверен, что назавтра сыщется куча очевидцев того, как городской доктор давал стрекача, припугнутый Арканиными напевами.

Да и черт бы с ним, переживу. Но что сейчас происходит за стенами дома Крюкова-младшего? Чем потчует брата Аркадий, на что настраивает? Придет ли утром Елена, с которой обязательно, непременно хотелось поговорить не только о ее самочувствии, но и о последнем дне Савелия Кузьмича – как вел себя, что говорил?

Прохожий мне таки попался: возник внезапно, шарахнулся в сторону, когда я и сам готов был от любой тени шарахнуться, сверкнули в свете неблизкого фонаря белки расширенных глаз.

- А, это вы… Не признала. Доброго вечера!

- И вам доброго… Вишневская, кажется? Извините, напугал…

- Да уж… – приблизилась, озябшая, в облачке пара от дыхания. – Да я сама виновата, задумалась, зазевалась, а тут кто-то незнакомый прямо на меня мчится… Чужие-то здесь не ходят, а вас и не ожидала встретить. Вы тут что? Заболел кто?

Я напряженно осмотрелся, выдохнул, качнул головой.

- Знаете, Варвара, – невесело засмеялся, – я, кажется, заплутал. Вообще не могу сообразить, где я и куда мне дальше двигаться.

Улыбнулась в ответ:

- Пойдемте, покажу.

- Буду признателен… – Подстроился под мелкий шаг, пошел рядом. – А вы-то какими судьбами в столь поздний час?

- С работы.

- С работы? Не знал, что библиотека открыта допоздна. И что, много читателей вечерами?

- Так… – дернула она плечом, закрывая тему.

«Мы всё понимаем, мы понятливые…»

- Варвара… Может, это даже хорошо, что вы мне попались. Мне бы хотелось поговорить с вами. Точнее, с вами и вашим мужем, поскольку я уже понял, что непристойное предложение пройти медосмотр здесь можно делать только в присутствии мужа… Мне Иван Денисович обещал, что зайдет, поговорит с вами… Заходил?

- Нет… не знаю, я же в библиотеке была. А что такое, почему, зачем осмотр?

- Варя, осмотр обязательно нужен, я все объясню, когда встречусь с вашим супругом… Семеном, да? А пока скажите мне, пожалуйста: вы тоже беременны?

Розовеющие морозцем щеки вспыхнули еще ярче:

- А почему – тоже?

- Варя, да или нет?

- Ну, да. Да что такое??? – Она остановилась, недовольно топнув ножкой. – Почему такой допрос? Я хорошо себя чувствую, у меня нет жалоб, мне не нужен никакой осмотр!

- А в октябре у вас жалобы были?

Девушка прикусила губу, отвернулась, медленно двинулась, чуть изменив направление, мимоходом указала рукой:

- Нам туда… – Помолчала. – И в октябре не было. Не хочу об этом говорить!

- А придется, Варенька! Для вашего же блага!

- Слушайте, хотите говорить – вот и идите к Семену! Вот наш дом. Идёте? Если нет – то вам вон туда, где магазин виднеется…

- Иду, Варвара, вы уж извините, но иду.

В сердцах она еще раз топнула ногой, бегом поднялась по ступенькам высокого крыльца, зашла внутрь, не дожидаясь меня. Пока я обстучал ботинки, сбивая налипший снег, пока снял в сенях пальто и прошел в дом, ее уже и след простыл. В передней сидел на диване Сёма Вишневский, хмуро чистил на обрывок газеты вяленую рыбу. Шипел телевизор, на экране сквозь рябь проглядывали какие-то силуэты, едва угадывалось некое движение. Пятачок пола перед диваном был заставлен пивными бутылками. Вернее, завален, поскольку большая часть их лежала на боку, сверкали зеленые и коричневые округлости, мерещились на донышках окурки, рябили этикетки, вспыхивали свергнутые крышечки. Воняло застарелым, застоявшимся табачным дымом, алкоголем, рыбьим жиром и потом. Переставало быть удивительным то, как поздно закрывается сельская библиотека.

- Эээээ… здравствуйте… – нерешительно промямлил я, обнаруживая на пальцах, предплечьях и плечах одетого в майку хозяина впечатляющее количество наколотых рисунков и выражений. Часть из них перетекала под майку, на грудь и спину, виднелось что-то и на щиколотках…

- Здоров, здоров… – лениво, неохотно отозвался Семен. – Проходи, раз погостевать решил… Будешь? – предложил он то ли рыбу, то ли пиво; я поспешно помотал головой. – Ну, садись пустой.

Дочистив, отложил тушку на газету, вытер руки замызанной тряпицей; вздохнув, сел прямее, внимательно поглядел на меня. Я поразился: с опухшего, заросшего жесткой щетиной лица смотрели глаза умного и трезвого человека.

- Доктор, значит… Варька, что ль, позвала? Так я пока без врачебной помощи обойдусь, белочка еще не навещала.

- Вообще-то я сам…

- Люди, стало быть, настучали?

- Да я вообще по другому вопросу! Семен, вы знаете, что ваша супруга беременна? Вы знаете, что ей в свете уже случившегося выкидыша просто необходимо пройти обследование?

- Вот! – он прицелил в потолок указательный палец с крупным желтым ногтем; в самом центре ногтя пародией на столичный маникюр переливалась прилипшая чешуйка. – А говоришь – по другому вопросу… Тут, гражданин доктор, не может быть других вопросов, потому что этот – самый важный, а уж к нему прилагаются все остальные моменты и связи. Я ведь почему восьмой день пиво с водкой кушаю? А потому что Варька в положении. А почему она восьмой день до полуночи где-то шляется? А потому что в положении!

- Что-то я не очень понимаю… Вы на радостях, что ли, в запой ушли?

- А как же! Конечно, на радостях! Я как узнал про то – уж такую радость испытал, что тебе, доктор, и не снилась! Бог даст, ты, доктор, такой радости и не испытаешь никогда!

- Погодите… Вот теперь совсем ничего не понимаю! – честно признался я. – Так вы не хотите ребенка?

- Как же не хочу? Еще как хочу! Ты бы видел, доктор, какую кроватку я вот этими самыми руками в октябре сделал! Уж такие узоры выточил-выпилил, уж такие изрезцы!.. Третьего дня по кусочку в печке сжег, а то показал бы. Оно ж, вишь, как получилось – выкинула Варька…

- Такое ощущение, – осторожно проговорил я, – что мы с вами беседуем о разных вещах. Выкидыш случился в октябре, но сейчас-то Варвара снова забеременела – зачем кроватку сжигать? И чтобы снова не стряслось в вашей семье трагедии, я предлагаю…

- Ду-рак ты, доктор! – осклабившись, оборвал меня бывший уголовник Вишневский и отвернулся к очищенной рыбе. – Иди Варьке предлагай, пусть она тебе ответ дает. Мне дела нету. Не мой это ребенок, не от меня.

Скрипнула дверь спальни, застыла в проеме Варвара, красная, встрепанная, отчаянная:

- Что ж ты!.. – прошипела со слезами, развернулась, хлопнула дверью так, что с потолка зашуршала известка.

- Не знаю, что и сказать… – после затянувшейся паузы произнес я.

- Вот и я не знаю. Потому и пью восьмой день, что не знаю, как с нею быть, как с собою быть. Убить ее хотел – пожалел; из дома выкинуть хотел – пожалел. А как жить теперь – не решил… Еще бы знать наверняка, с кем она покувыркалась!..

Я задумался. С кем переспала жена, он не знает, но уверен, что ребенок зачат не от него. Как такое может быть? Добрые люди шепнули, что видели, как в отсутствие мужа в окно спальни лез какой-то мужик? Но когда? И кто? Отсутствовать Семен мог, когда отсутствовали и все молодые здоровые мужчины села, а именно – когда бригады отправлялись на недельные смены на лесосплав и передвижные лесопункты. Мог ли кто-то вернуться за тридцать-сорок верст, чтобы провести с Варварой ночь любви? А как? Пешком через тайгу за ночь не обернуться, леспромхозовский «Икарус» угнать – слишком заметно, а как еще? Не на трелевочном же тракторе на свидание ездить? Кого из остающихся в селе можно подозревать? Не Ивана же Денисовича, не Савелия Кузьмича с Фролом Макарычем, в самом-то деле? Предполагать же, что пугливая Варя могла переспать с каким-нибудь заезжим чужаком… Или всё проще? До сего момента ситуация со скорыми беременностями, хоть и была неприятной, вполне укладывалась в нарисованную моими соображениями картинку: вот возвращаются мужики со смены; вот жёны жалуются им, рассказывают про выкидыши; вот начинают расстроенные мужья их успокаивать, вот соскучившиеся по ласкам, нуждающиеся в любви и поддержке пары выключают свет…

- Вы хотите сказать, что между вами не было близости? – решился я. – Вы хотите сказать, что, вернувшись в конце октября со смены, не вступали с женой в интимные отношения?

Прежде чем ответить, Семен невесело усмехнулся, сковырнул крышечку с очередной бутылки, жадно присосался, запрокинув голову.

- Как же не вступал? – татуировкой вытерев губы, откликнулся он. – У нас это завсегда после смены первым делом.

- Но, – оторопел я, – как же тогда вы можете быть уверены?..

- Послушай меня, доктор! – негромким, чуть хмельным голосом прервал меня Вишневский. – Ты на меня не смотри! Ты на руки мои не смотри, на вот это всё вокруг не смотри, на судимость мою, на лесоповал, на жизнь собачью – не смотри! Не думай, что Сёма Вишня всегда таким был. Я в такой семье вырос – ты бы такой семье позавидовал! И образование у меня, коллега, не хуже твоего, а то и получше – Первый Ленинградский мединститут, плюс ординатура… Два года при роддоме в женской консультации отработал. Как думаешь – в состоянии я с таким образованием посчитать, в какой день моя женушка может залететь, а в какой не может?

Я прикусил язык. Действительно, видел я в Варином муже только наколки да опухшую от алкоголя физиономию, а оно – вон как… Впрочем, от этого вывода я не застыдился, а, наоборот, разозлился.

- Ну, раз у вас такое образование, такой опыт, может, поможете мне? Может, объясните, по какой причине произошли выкидыши и как удалось девяти молодым женщинам так быстро восстановиться, чтобы вновь понести? Что, организмы в Сибири совсем другие, иначе устроены? Что, матке здесь совершенно не обязательно возвращаться в исходное состояние? Менструальный цикл, гормональный баланс – побоку? А о таких понятиях, как депрессия и психологическая реабилитация, здесь вообще не догадываются, потому что первого ни у кого не бывает, а второе никогда не требуется? Много подобного случалось в вашей практике?

- Не шуми! – поморщившись, отмахнулся от меня Семен. – Честно говоря, мне плевать! Что выкинули – жаль, конечно. Про девять я не знал… Со Строевой говорил, со Зритневой: пытался разобраться, почему они одновременно с Варькой… В Красноярск их уговаривал поехать, провериться – сам-то уже не тот, чтобы осмотры проводить, да и кто бы мне позволил… Мужики бы на кожаные ремни пустили за такие предложения… Чуть не месяц уговаривал! Лыбятся, дуры счастливые, пальцами возле висков крутят – и ни в какую. А как узнал, что Варька залетела… Думаешь, мне после этого интересно разбираться, помогать тебе? По мне – да пусть хоть все они с охотником перепихнулись!.. – он неожиданно осекся.

Про охотника я слышал уже во второй раз за вечер.

- А кто это? Кто-то из местных?

- Чужой, – нехотя отозвался Семен. – Жил тут с неделю в Митюниной хате, я его только пару раз и видал… Да что говорить?! Был бы он тут – уж я прижал бы к стеночке, уж я бы допытался! А так… не хочу воздух попусту сотрясать! Всё, доктор, расстроился я, уходи.

- Послушайте, Вишневский! Вы же сами видите, что в этих случаях слишком много непонятного, неправильного. Тут нельзя сплеча рубить! Я постараюсь докопаться, но мне действительно нужна помощь!

- Ты не ушел еще? – с пугающей скукой в голосе спросил Семен. – Тебя проводить?

Я скрипнул зубами. Что за день такой???

- Мне еще нужно поговорить с вашей женой, – холодно процедил я, подбираясь и напрягаясь. Некстати вспомнились холодные пальцы Крюкова-старшего на моей шее…

- Нужно – говори. Вон ее дверь.

Отвернувшись демонстративно, он откупорил очередную бутылку. «Мы всё понимаем, мы народ понятливый…» Стараясь не поворачиваться к нему спиной, я подошел к спальне, постучался:

- Варвара! Вы не могли бы выйти?

- Сплю я! – истерично выкрикнули из-за двери, затем послышались отдаваемые подушке рыдания.

- Варя, я вас очень прошу: пожалуйста, зайдите ко мне завтра! Очень прошу! Это не только вас касается, мне и про Савелия Кузьмича надо кое-что узнать. Хорошо? Пожалуйста!

 

- Иван Денисович! – приметил я участкового из окна кабинета, застучал по стеклу, замахал, призывая зайти. – Иван Денисович, с самого утра порываюсь к вам, и всё не получается…

- Пошел народ? – усмехнулся милиционер, по привычке в первую очередь устраивая проверку огню в печке-голландке.

- Пошел. Три пациентки – Фомина, Передугина, Крюкова. Все – в положении. По слухам, и те, что не пришли пока – тоже беременны. Первичный осмотр никаких отклонений не выявил, последствий октябрьских выкидышей я не обнаружил, сами женщины ни тогда, ни сейчас на самочувствие не жаловались. Завтра в девять собираю анализы, в десять будет вертолет – отвезет материал в областную. Очень хотелось бы, чтобы утром у меня побывали и все остальные. Анализы-то им мужья разрешают сдавать?

- Ну, за всех не скажу, но постараюсь оставшихся к тебе направить. А что это ты мне докладаешь? – хитро прищурился он. – Ты ж меня не за этим позвал, раз, говоришь, с самого утра встречи искал.

- Не за этим. Иван Денисович, вы в курсе, что Семен Вишневский подозревает Варвару в супружеской неверности и считает, что ребенок зачат не от него?

- В курсе, в курсе. Вот, городской, погляди, сколько пауков с тараканами в людских головах! – Учасковый сокрушенно покачал головой, смотря на полыхающие поленья. – Семен-то еще ладно, а вот Мишка Строев – тот вообще талдычит, что евойная баба специально от ребенка в октябре избавилась, чтобы от другого родить! Как тебе такой финт?

- А вы-то что считаете? – я встал из-за стола, прошелся по кабинету, поморгал на желтый электрический свет.

- Считаю, что глупость это. Обязательно глупость! Ну какая супружеская неверность, если все мужики вместе работают, постоянно друг у друга на виду? Опять же, вернутся после смены – выходные дома напропалую. Когда тут их бабам изменять? И, главное, с кем? Со мною, что ли? Или с председателем? Или со счетоводом-бухгалтером? Не-ет, дорогая передача, наша молодость тю-тю, – он разочарованно шлепнул вывернутыми губами, – наши бесы уж и забыли, как в ребра колоть…

- А расскажите мне про охотника, а? Мишка ваш Строев не на него ли грешит?

Участковый молчал долго, очень долго. Почему-то именно такой реакции я и ожидал. Я и пациенток попытался аккуратненько про охотника расспросить; они тоже подолгу молчали, прежде чем с неохотой ответить, им тоже тема была неприятна. Когда третья подряд девушка стала прятать глаза и запираться, я заподозрил неладное.

- Это в каком же смысле тебя охотник интересует? Неужто ты думаешь, что он всех наших девок обрюхатил?

- А это вы мне расскажите!

- Да какой из него Казанова? Он же еле шевелился! Страсть какой измотанный был, и вообще – ощущение складывалось, будто побитый сильно. Мы его в Митюнин дом определили. Сейчас уж мало кто вспомнит, что за человек такой был – Митюня, но дом его на окраине уж лет семьдесят крепко стоит, мы туда сезонных рабочих определяем на временное жительство. А в октябре – как раз пустовал дом-то… – По всему было видно, что про Митюню и сезонных работников участковому говорить сподручнее, нежели возвращаться к теме охотника.

- То есть, вот так просто? Вышел из тайги незнакомец – и вы его с распростертыми объятьями?

- Слабый он совсем был. Заблудился, больше недели плутал по лесу, оголодал, измотался. В октябре в тайге – какая еда? Ну, местный житель еще придумает что-нибудь, а приезжий… Грибов-ягод нет давно, патроны он расстрелял все – это чтобы, значит, внимание привлечь, на подмогу так звал… Ну и что мне его – в погреб запереть надо было до выяснения?

- А из этого дома… Митюниного… он разве совсем не выходил?

- Почему же? Отлежался, оклемался чуток, Кузьмич его отварами разными отпоил, ну и стал по селу гулять потихоньку.

- Иван Денисович, и вот после всего вот этого вам даже в голову не пришло связать его появление и череду выкидышей???

- А какая связь, где, в чем? – рассердился участковый, багровея обвисшими щеками. – Он что, аборты девкам делал? В подворотнях их до полусмерти, до выкидыша пугал? Избивал? Так мне никаких таких заявлений от пострадавших не поступало!

- Да вы понимаете, что он в колодцы мог что-нибудь подсыпать, в воздухе распылить? Может, он был носителем вируса какого-нибудь…

- Ты же сказал, что с ними все в порядке!

- Сказал… – передразнил я с укором. – Я только первичный осмотр произвел, а что там анализы покажут – одному Богу известно. Какие-нибудь данные о нем сохранились? Вы его личность, вообще, установили?

- Данные?.. Данные сохранились, да, – пожилой милиционер отвел глаза.

- Иван Денисович, родненький! – взмолился я. – Ну, я же не ваше начальство! Ну что ж вы передо мною мямлите? Я вас не разжалую, выговор вам не впаяю; у вас своя епархия, у меня – своя. Дайте мне со своею разобраться! Что ж я, как следователь, допрос-то веду, по слову из вас вытягиваю? Скажите мне откровенно – кто был этот охотник?

Участковый, сидевший напротив, вдруг поднялся, направился к двери. Я уж испугался – не уходит ли совсем, не обидил ли я его смертельно? Нет. Развернулся нервно, прошелся мимо голландки обратно до стола, затем снова к двери, снова развернулся.

- Откровенно, говоришь? – переспросил раздумчиво, дважды с усилием моргнул. – Ежели откровенно, то очень надеялся я, что закончилась та история. Я, не поверишь, перекрестился после, хоть и при погонах был. Это у нас, значит, двадцатое октября было. Привел его ко мне в кабинет отец Стеши Алексеевой, которая Зритнева теперь. Привел – дескать, заблудившийся, к окраине села вышел. Я в первую очередь ружье у него забрал, во вторую – документы попросил. Отвечает – так и так, ночевал в охотничьем домике на заимке, поутру в ливень выходил, не стал брать документы, чтобы не намочить. На заимке, стало быть, и лежат. Спрашиваю, что за охотничий домик? Названия, говорит, не знаю, потому как неместный, но описывает подробно – я понимаю, что это Воронцовская заимка, верстах в семидесяти к северу. Начинаю под его диктовку писать данные, чтобы по месту жительства запрос направить, а он, гляжу, глаза стал закатывать! Хорошо, Савелий Кузьмич за стенкой! Ну, то, сё, привел в чувство… С вами, докторами, разве поспоришь? Обеспечь, говорит, покой, не трогай пару дней! Да я с ним плясать-то и не собирался! Но послушался, определил в Митюнину избу. Девкам – Крюковой Ольке и Наташке Кургановой – наказал еды приготовить, бульону какого-нибудь… Курганову ты в своей «группе риска» не ищи, она ребенка не ждала и, кстати, не ждет… Дед Савелий с охотником ночь просидел, рассказывал – тяжелый тот совсем был. На другой день я, конечно, зашел… И знаешь, городской, врать не стану – оторопь какая-то взяла, мурашки по коже. Боязно рядом с ним было, с охотником-то. Уж я каких только мужиков на своем веку ни повидал! Сам понимаешь, работа у меня такая, и публика здешняя располагает… А тут – лежит на постели, белый, беспомощный, ресницами едва шевелит, а мне кажется – зверь страшный лежит. Будто медведь смертельно раненый. Ты на медведя ходил когда-нибудь, городской?

Я помотал головой и почему-то посмотрел на портрет Терешковой, словно она могла ходить на медведя и сейчас об этом расскажет.

- Ну, тогда просто воображением представь: под одеялом тонким – могучее и жуткое, умное, хитрое и проворное, да вот только теперь – помирает оно… Тут и жалость испытываешь, и облегчение вместе с тем. Я, конечно, краем глаза осмотрел его на предмет татуировок, шрамов, особых примет – чистенький. Хотя по виду – лет за сорок, а получается, что и операций у него не было, и даже ни разу за всю жизнь крупно не поцарапался. Ладно, думаю, завтра прочухаешься – расколю тебя, кто ты есть! А следующей ночью он учудил, н-да…

Участковый снова поднялся, снова прошелся туда-сюда, присел у печки, уставился в огонь, замолчал надолго, будто вновь переживая случившееся.

- Ты, городской, небось, скажешь, что я дежурить возле него должен был, раз он мне опасным показался. Ну, и правильно ты мне это скажешь. Только тут нюанс имеется, о котором ты пока не знаешь: волк в село повадился. За два дня до того козленка у Шумовых задрал, накануне ночью к Фоминым в овин пожаловал, половину овец походя передушил. И всё – на том конце, дальнем от Митюниной избы. Вот и пришлось из двух зверей выбирать того, что актуальнее. Мужики все наши – на смене, ну и устроили мы засаду в том составе, что еще более-менее трудоспособен: Фрол Макарыч с двустволкой, председатель с карабином, еще пятеро стариков с дрынами да вилами, да я с пистолетом. Собак, понятно, самых ярых с собою взяли, в сенях у Фоминых с собаками и закрылись – чтоб, значит, запах волчара не учуял, а обзор из их веранды – хороший. Сидим, караулим. И тут – визги, вопли! Издалека, с того конца села. Пока добежали… В общем, с другого края волк зашел. Митюнин дом его не заинтересовал, там скотины много лет не было. А вот к следующему он и направился. Зашел в конюшню, а задвижка-то и захлопнулась. Лошади иржут, с ума сходят, волчара их дерет от злобы и паники, бабы из соседних домов сбежались – а что сделают? Кузьмич потом рассказывал: охотник наш как услышал крики, так и взвился над постелью, будто и не помирал только что. В трусах одних, босой домчался до конюшни, ворвался внутрь, двери за собою – хлоп! Тут как раз я подтянулся, стал вникать в обстановку, а вникать-то и нечего… Вышел он через минуту, волочет волка… Понимаешь, городской? Он голыми руками матерого волчару порвал! Так-то…

Пару минут я сидел под впечатлением, пытаясь представить, что и как происходило в конюшне… Так и не смог до конца, жутко стало, да и воображения не хватило. Тряхнул головой, потер виски, отошел к окну. Бежала по тропинкам поземка, давили на дома снежные шапки, налезали на глаза-окна…

- И вы, значит, – тяжело проговорил я, – в благодарность за это не стали настаивать на паспортных данных. Или побоялись? А, Иван Денисович?

- А ты бы мне не указывал, как работать! – окончательно осерчал милиционер. – Ты за своей работой последил бы! Ты как при мне Аксинью лечил, лекарь хренов? Или, думаешь, тебе ради отношения позволительно отступать от правил, а мне нет? – Посопел участковый возбужденно, пошевелил вволю желваками, утишился; другим голосом продолжил: – Да, сделал ему послабление. Но глаз уж не спускал! Он еще день после этого случая лежал. Как на ноги поднялся да стал по селу потихоньку прогуливаться – я за ним. Ничего никуда он не подсыпал! Ходил, солнышку радовался. Да, баб этих твоих встречал, да! Они аж обмирали, как его видели. Хорош он был – и мордой, и фигурой. Я прям поражался, как его мужская сила на них действует, да только не в ней, видно, дело. Может, гипнотизировал он их как? Но для чего, зачем? Не баловал, не приставал к ним, почти и не разговаривал. А они стоят перед ним – напуганные и счастливые, как дуры!.. В один день ко мне в кабинет зашел… Это уж, наверное, двадцать четвертое было. Ружье свое попросил – говорит, за документами схожу на заимку и вернусь. Я ему – не дури, дескать! Куда тебе в твоем состоянии? Один-то опять заплутаешь, а вот вернутся мужики со смены – я тебе провожатых организую. Поблагодарил, ушел. И тут как раз понеслось!.. Девка за девкой, девка за девкой! Мужики-то вернулись со смены, а не до экспедиций ни им, ни мне. Председатель после выходных всем семейным еще по два отгула выделил, чтобы, значит, за женами присмотрели – без разницы, была жена на тот момент беременная или даже не собиралась… В общем, отгулы-то как раз на похороны Кузьмича ушли.

- А охотник?

- Пропал. Аксинья говорит, заходил к ней попрощаться – типа, на заимку собирается, желает всем счастливо оставаться. Да брешет, небось, Аксинья-то! Вот как он ружье из кабинета забрал – понять не могу.

- Отлично! – сквозь зубы выцедил я. – Замечательно. И вы, стало быть, перекрестились.

- А вот представь! – с вызовом ответил пожилой участковый. – Мне в тот момент только с ним разбираться не хватало! Допускал мысль, что вернется еще, а вот не вернулся…

- Весело тут у вас.

- А ты не язви!

- Вы что-нибудь после его ухода предпринимали? Организовывали поиски?

- В тайге? В тайге – нет, а по тем данным, что он мне в первый день успел задиктовать, попытался кое-что уточнить…

- Дайте догадаюсь! – массируя виски, усмехнулся я.

- Да тут и догадываться нечего, – вздохнул, понурив голову, Иван Денисович. – Нету такого человека в областном центре. И в Красноярском охотнадзоре такому билет не выдавался. И из колонии никто не освобождался и, уж тем более, не сбегал.

- В розыск надо было объявлять!

- Ко-го? – с иронией протянул участковый. – Убийца он разве? Или грабитель? Или махинацию какую провернул? Может, и так, только не здесь… Я ведь до сих пор проглядываю внимательно служебные списки пропавших без вести, числящихся в розыске, и так далее. Ни одной похожей ориентировки.

- Был человек – нет человека, – задумчиво покивал я собственным мыслям. – Скажите, Иван Денисович… ведь наверняка женщины своим вернувшимся мужьям про охотника рассказывали? И что, никто из мужиков не поинтересовался, что с ним стало, куда он делся?

- Как же! – с раздражением ответил участковый. – Тогда, в октябре, не шибко интересовались, а вот недавно и Мишка Строев прибежал с расспросами, и Семен Вишневский. Ревнивцы наши, черт бы их драл! Как узнали, что жены забеременели, так и прибежали.

- Найти его, наверное, собирались? – вновь покивал я, не столько задавая вопрос, сколько озвучивая предположение.

- Собирались, да не собрались. Не на заимку же им идти, месяц-то с лишком спустя?

- Ну разумеется. Иван Денисович, а вы знаете, что у всех трех осмотренных сегодня девушек – абсолютно одинаковый срок? Не удивлюсь, если и у остальных – такой же. Я даже уверен в этом почему-то. Ровно семь недель.

- Так-таки и ровно?

- А как же иначе? Восемь недель назад они еще не выкинули, а шесть недель назад им уже не от кого беременеть было, потому что мужья на очередную вахту отправились. Вы верите в такие совпадения? Давайте сейчас забудем про последствия, которые неминуемы после выкидышей и которых не обнаружилось ни у одной из наших дам – так не бывает, но мы забудем. Давайте забудем про то, что ни одна девушка ни дня не страдала, не убивалась, не справлялась о причинах, не боялась, что не сможет зачать, не сомневалась в своем организме, не проверяла здоровье в области – забудем! Вы мне просто скажите, бывало ли хоть раз такое, чтобы девять… ну, хотя бы пять мужиков одновременно обрюхатили, как у вас тут говорят, жен, вернувшись со смены?

- А ты, значит, хочешь сказать, что это охотник воздушно-капельным путем их оплодотворил?

Голова разболелась так, что мне уже не хотелось ни спорить, ни думать, ни отвечать. Всё, всё было скверно, хотя, если разобраться – какое мое дело? Желают спонтанно выкидывать и хором беременеть – пожалуйста! Не желают проходить обследование – да на здоровье! Пускают в село вооруженных чужаков-волкодавов без документов – флаг им в руки! Что ж я так распереживался?

- Можно? Здравствуйте, – в дверях нерешительно топталась Варвара Вишневская.

- Пойду! – почему-то шепотом сказал участковый и, кивнув девушке и прихватив полушубок, вышел.

- Здравствуйте, Варя. Проходите, раздевайтесь, сейчас найду вашу карту.

- Я вообще-то не на осмотр…

- Как скажете, – легко согласился я, пожимая плечами.

- Да? – с облегчением удивилась она. – Но мне правда не требуется обследование!

Я уже решил со всем соглашаться, со всем смириться.

- Завтра вертолет из области прилетает за анализами, – проинформировал на всякий случай. – Если будет желание, приходите часикам к девяти, возьму у вас кровь. Что-то еще?

- Вчера вы просили зайти… не только по поводу осмотра.

- Да, действительно. Правда, не знаю, нужно ли мне это теперь…

- У вас что-то случилось?

- Нет! – рассвирепел я. – Это у вас, блин, случилось, а вы этого замечать не хотите! Гормоны так башку не сносят, это по жизни такими надо быть! Вам же, вероятно, нравится, что муж вас в измене обвиняет, да? Ну, ваше право.

Вжала голову в плечи, щеки вспыхнули, показались слезы.

- Что вы такое говорите?

- А что, охотник действительно так хорош собою был, как мне тут описали?

- Зачем пришла, дура? Зачем пришла?.. – спрятав лицо в ладошки, шептала беспрерывно.

- Не боитесь мутанта какого-нибудь родить? – добивал, додавливал я, разойдясь не на шутку.

- Да Сёмин это ребенок! – заорала в голос, с надрывом, запрокинув лицо и до белизны стиснув тонкие пальцы. – Сёмин!!!

- Вот, уже что-то, – совершенно спокойно констатировал я. – Очень трудно работать, когда тебе одни врут, придумывают что-то, другие о многом умалчивают, а третьи попросту не разрешают, не дают воспользоваться элементарной информацией. Только что мы с вами выяснили эту вашу уверенность в отцовстве, а стало быть – домыслы Семена мне уже безразличны.

«По большому оркестровому барабану…»

Я встал, прошелся вокруг стола, подмигнул портрету Валентины Терешковой, подивился на проливающуюся всюду желтизну электрического света. Думаю, я даже в подполе нашел бы потеки электричества, эдакие бесплотные медовые лужицы.

- Дело пойдет еще быстрее, если вы поможете мне и в следующем шаге, а именно – расскажете, что происходило с вами в октябре – про все неприятности, стрессы, переживания, про всё необычное, странное, про то, при каких обстоятельствах случился выкидыш, что говорил и делал Савелий Кузьмич… Чем складнее в мою голову улягутся эти события, тем проще я докажу вашему мужу, что он заблуждается.

Добрую четверть часа Варвара добросовестно вспоминала, подробно описывала то, чего мимолетно коснулись три утренние пациентки. Возможно, она бы тоже попыталась избежать разговора об охотнике, но уж больно он выпячивался в сложившемся конфликте, был такой фигурой, которую именно она, Варвара Вишневская, обойти не могла.

- Напугал он меня, охотник-то, – призналась она с неохотой. – И вместе с тем… Вы когда-нибудь во сне летали? Когда сердце сладко обмирает от высоты или начинает трепыхаться пойманной пичугой, когда ты и упасть до одури боишься, и счастлива от того, что летишь… Вот так я его и встретила, среди улицы. Он на меня и посмотрел-то едва, и ушел уже, а я все стояла – ни жива, ни мертва.

- Выкидыш сразу после этого случился?

- На другой день, утром. Я в библиотеке была…

И снова подробности, симптомы, самочувствие до и после. Я все записывал, фиксировал, не понимая, не представляя, почему того же самого не сделал Савелий Кузьмич. Ну, не понял причин, не распознал диагноз, но физическое состояние пациентки почему бы не описать? Или дело как раз в том, что старый доктор распознал? А если и не был уверен, то догадывался? Что сделал бы я, столкнувшись с неизвестной медицинской проблемой, с редким или даже невозможным, на мой взгляд, случаем? Перекопал бы всю специальную литературу, что была под рукой. А если бы и там не нашел?

- Варвара! – прервав девушку на полуслове, воскликнул я. – Савелий Кузьмич приходил в библиотеку в последние дни?

- Д-да… Почитай, перед смертью-то и приходил, больше уж я его и не видела…

- Какую книгу он взял? Какой-то справочник, энциклопедию?

- Д-да, про Африку что-то.

- Как – про Африку? – опешил я. – Про африканскую медицину? А! Или про африканских колдунов, жрецов, знахарей?

- Про животных, – тихим от испуга голосом возразила мне Варя.

- Час от часу не легче!.. Он ее на дом брал?

- Нет, тут же пролистал, нашел что-то, почитал… Еще вот так пальцем постучал по странице, «Вот оно! – говорит. – Вот оно!».

- Варенька! Пойдемте, а? Пойдемте быстрее к вам на работу, вы покажете мне ту книгу, ту страницу, иначе у меня мозги свихнутся!

К вечеру на улице ощутимо похолодало, мои утепленные зимние ботинки вызывали ощущение босости, а пальто навевало мысли о висящем в кабинете полушубке Савелия Кузьмича. Казалось, до библиотеки рукой подать, однако я продрог, онемели кончики пальцев, слиплись ресницы. Варя уже распаковалась и деловито выискивала на полках нужную книгу, а мои зубы все еще выбивали дробь.

- Вот эту он брал тогда! – она положила на стол передо мною увесистый том.

- «Животный мир Африки», – несколько ошарашенно прочел я, до сего момента надеявшийся, что девушка что-то напутала. – А какая страница? Хотя бы глава?

Варвара, огорченно поджав губы, покачала головой, развела руками:

- Где-то на середине. Извините!..

Расрыл наугад; выпал раздел «Хищники». С недоумением разглядывал я фотографии и рисунки, пробегал глазами отрывки текста… Трудно искать, когда ты даже не представляешь, что именно.

- Ой, вот! – вдруг вскрикнула Варя. – Вот эта картинка тогда была! Вот по этому месту он постучал, точно!

«Появление посторонних львов для прайда – настоящая трагедия. Чужие львы нападают с единственной целью – заполучить самку. Нет, кровопролитных боев почти не случается, но мощная группа из двух-трех самцов или даже единственный, опытный и крепкий самец-одиночка могут запросто вытеснить своих конкурентов. Если последним не удастся показать превосходство, если чужаки обратят их в бегство, место в прайде будет для них потеряно. Победители же убивают детенышей и изгоняют молодняк. Цель проста – произвести собственное потомство. Известно, что, пока львица вскармливает детеныша, она не в состоянии зачать, а самцы ждать не желают…»

Несколько минут мы молчали, неотрывно глядя друг на друга расширившимися глазами. Наконец, Варя медленно, а затем все быстрее и отчаяннее замотала головой.

- Нет, нет! – предвестниками надвигающегося обморока забелели на щеках круги. – Этого никак не может быть! Нет, нет! Я верная! Я верная!!!

- Не может! Конечно, не может! – подхватив ее и сжав в смирительных объятьях, чтобы не дать ни упасть, ни разойтись в истерике, успокаивающе шептал я. – Я разберусь, Варенька, я во всем разберусь…

 

После бессонной ночи, после всех нарисованных воображением ужасов, я уж и не чаял с первого раза попадать пациенткам в вены, но утренний мороз оказался таким оглушающим, так пробрал меня по дороге в медчасть, что на работу я явился эдаким бодрячком с лихорадочным блеском в глазах.

Из девяти девушек на просьбу сдать анализы откликнулось шесть, я управился за полчаса, упаковал материал, и только тут обратил внимание на звуки, тревожившие слух все это время – из-за стенки доносился гул голосов большой мужской компании. До прибытия вертолета было еще прилично, и я, заинтригованный, пробежался по улице до кабинета участкового. Милицейская комната была полна народа – сидели на стульях и подоконниках, на корточках и прямо на полу. За столом, в уважительно оставленном наибольшем свободном пространстве располагался сам Иван Денисович; в момент моего прихода он со смехом втолковывал что-то внимательно слушающему Строеву. Остальные мужики, разбившись на кучки, обсуждали каждый своё. Приметил я и Вишневского с Генкой Передугиным, и старшего Крюкова. Других, похоже, и не видел ни разу.

- Наше почтение доктору! – заметил меня кто-то.

- Здоров будь, гражданин врач!

- Здорово, здорово, здорово…

Я едва успевал кивать в ответ на приветствия, а сам всё пытался сообразить, что сподвигло мужское население собраться у представителя властей.

- Давай сюда, городской, не тушуйся! – махнул мне участковый. – Да пропустите его ко мне, перегородили весь скворечник-поперечник!

- Что у вас тут происходит? – отвечая на рукопожатие, осведомился я.

- Так смена же! Два часа назад уехать должны были, да «Икарус» не завелся на морозище-то. Половина у автобуса колдует, половина тут греется. Хотели и тебя потеснить, а у тебя, вишь, ажиотаж! – милиционер задорно подмигнул мне. – Что не весел? Докопался до правды-то?

- Ну, как вам сказать? – я чуть повысил голос, чтобы могли расслышать те, кто заинтересован. Вернее, те, в ком был заинтересован я. – Вся правда только после результатов анализов ясна будет. Пока же могу сказать, что очень повезло вашему Савелию Кузьмичу. Если бы он не умер так вовремя, его следовало бы отдавать под суд.

Многоголосый гул стих так внезапно, словно у телевизора разом убрали звук, и тишина в кабинете возникла такая прочная, что было слышно, как где-то под обоями по стенке ползет таракан, как ветер без рывков и передышек давит плечом в оконное стекло.

- Ты чё несёшь-то, дуро? – с угрозой произнес старший Крюков.

- Как это – под суд Кузьмича? – поддержал его кто-то, и тотчас зароптало, загомонило со всех сторон.

- Ты объяснись, городской, – сердито и настороженно глядя на меня, предложил участковый. – Такими заявлениями не кидаются без аргументов.

- А что тут объяснять? – нахально усмехнувшись, пожал я плечами и без спросу уселся на край стола. – Выкидыши-то – Кузьмич спровоцировал!

И вновь поднялся шквал голосов.

- Откуда знаешь?

- Да уж знаю! Кто в селе лучше него в препаратах да травах разбирался? Кто беспрепятственно контактировал со всеми женщинами? Одна в библиотеке работает, другая – в школе, две – на ферме, две – в конторе, три – вообще дома сидят, хозяйство ведут; ну и скажите мне, что у них общего? В клуб не ходят, не малолетки уже; на завалинках вместе семечки не лузгают, даже в магазин не все из них заглядывают. Что же их объединяет? А объединяет их – вернее, объединяло – то, что они к одному доктору ходили!

- Доказательства! Доказательства где?

- О, тут он постарался! Он на этот счет ни одной записи в их карточках не оставил! Если бы хоть один из вас додумался отправить жену на обследование в область – не сейчас, тогда! – там бы, думаю, без проблем обнаружили следы той дряни, которой он напичкал ваших женщин.

- Ты погоди, городской! – попытался перекричать поднявшуюся в милицейском кабинете бурю участковый. – Это очень серьезное обвинение. Это, по-твоему, халатность или врачебная ошибка? Тебя послушать – так он как будто специально это сделал!

Я вновь пожал плечами:

- Может, и специально. Ему сколько годков-то было, Кузьмичу вашему хваленому? Там уж наверняка такой маразм гулял!..

- Не верю!.. Бред какой-то!.. Не мог Кузьмич!..

- Ты вот что, цыпа… – прорычал, выходя к столу, Аркадий. – Ты пастюшку бы свою прикрыл, пока не поздно! Здесь Кузьмич многим родного отца ближе, меня он дважды от смертушки спас! Что ж ты теперь его имя-то треплешь языком своим гнилым?

Как и при прошлой встрече со старшим Крюковым, я обмер, но взгляда не отвел.

- Вы спросили – я ответил, – произнес я раздельно и внушительно.

- Чепуха это! Ерунда! – заголосили снова. – Мало ли, чем они отравились!.. А я вот читал про СПИД… Радиация какая-нибудь… Экологию в городах попортили, до нас докатилось… Может, облучают нас чем?..

- Стойте-ка! – вырвался в центр кабинета незнакомый плешивый мужичок. – Мож, и впрямь облучають? Зелёно зарево помните? Аккурат же в октябре-месяце было!

Все с охотой кинулись обсуждать, спорить, тут еще с улицы народ подвалил, подключился.

- Что за зарево? – обернулся я к участковому.

- Бабкины сказки, сибирская жуть, – отмахнулся Иван Денисович, – не слушай!

- Да каки сказки? – возмутился мужичок. – Всёй бригадой видали, вот те крест! Передугин! Генадька! Подь сюды! Ты ж тож видал!

- Ну, было что-то, – нехотя отозвался Генка.

- Да как же что-то? – обиженно засуетился плешивый, задергал пуговицу на вороте. – Серёдь ночи аки днём посветлело, только всё в зелень, в зелень. Мы на губе брёвна толкали, чтобы к излучине не липли по первым-то морозам, тут и жахнуло! Нам хорошо видать было… етот… епицентер! И треск такой пошёл… будто наждачку кто-то в небе рвёть, тока а-агромну таку наждачку…

Несколько мужиков солидно закивало, подтверждая рассказ, зашепталось меж собою.

- А напомни-ка мне, Лёшка Верещагин, – хитро прищурился участковый, – в какой же стороне от губы ты зарево видел?

- Известно в какой! – горделиво приосанился плешивый. – Ет от губы, ежли на закат, верстах в питнацати-шишнацати. Генадька, подтверди!

- На закат, говоришь?.. – глазами участковый почему-то побоялся со мною встречаться, забегали глаза его.

- Воронцовская заимка! – вдруг выдохнул Семен Вишневский. – Охотник!..

Минут двадцать еще гвалт не смолкал. Уже Ивану Денисовичу позвонили, попросили меня разыскать, сообщить, что вертолет на подлете, а мужики всё перекрикивались. Уже и автобус починился-завелся, а их было не остановить.

- Я эту гниду достану! – распалялся Семен. – Давно надо было туда дойти, глянуть! Где председатель? Пусть с вертолетчиком договорится! Бригадир, ставь мне прогул, я сегодня на смену не еду! Кто со мной?

Желающих поспорить, почесать языками, обсудить экспедицию было много. Однако желающих отправиться в путь не наблюдалось.

- Мороз какой! – раздавалось тут и там. – Буран, буран к ночи будет!.. Семьдесят верст!..

- Леший с вами, – огрызался Семен, – один пойду!

От входа мне жестами показали, что прибыл вертолет. Продираясь сквозь толпу, я почти блаженствовал – достиг-таки своей цели, устроив провокацию насчет Кузьмича, организовал народ на поиск истины! И как кстати приплелось сюда чудесное зарево! Правда, я надеялся, что компания в поход соберется посолиднее, помощнее. Ну, вот найдет Вишневский охотника… или труп оного… и как он его один через лес потащит? А без тела – живого ли, мертвого ли – мне не разобраться, что за человек-лев посетил село в октябре-месяце, что это за чудище такое таежное, убивающее чужих неродившихся детенышей…

Возбужденный предвкушением, мазнув взглядом по приземлившемуся вертолету, я было направился в медчасть, да так и застыл на крылечке под электрическим фонарем. Из вертолета выгружали знакомую дорожную сумку и не менее знакомый чемодан.

- Света? – не веря собственной догадке, пробормотал я. – Света???

Она спрыгнула в снег, нашла меня глазами, заулыбалась и, придерживая обеими руками шапку, побежала ко мне. Вертолетные винты гнали впереди нее поземку, и оттого казалось, будто она летит с метелью. Налетела. Обняла, стиснула, жарко задышала.

- Как соскучилась, как соскучилась!

- Ты чего, Светка? – отвечая на поцелуи, мямлил я. – Ты зачем тут?..

- Ты не рад, что ли? – засмеялась. – Так-то ты свою будущую жену встречаешь, будущий папаша?

Вокруг всё забурлило, заклокотало, заклубилось; закружились, слились в единый гул все звуки…

- Что ты сказала?

- Сюрприз тебе привезла в виде новости! Не могла по телефону, сама примчалась, лично. Вот, скоро будешь папой! Да ты что онемел-то? Надеюсь, на радостях?

- Светка, это замечательно, это здорово, но зачем же сюда-то?.. Надо было сообщить, надо было заранее… – тараторил я ошеломленно, потихоньку двигая ее назад, обратно, к вертолету. – Тебе никак сюда нельзя, в твоем положении, ты улетай, улетай немедленно, я потом всё объясню, я приеду к тебе, только улетай сейчас же!

- Да что с тобой? – вскрикнула она обиженно. – Прекрати меня толкать! Что происходит? Никуда я не полечу! Я насовсем приехала…

- Господи, Света! Нет, тебе никак нельзя, поверь мне! Тут творятся ужасные вещи, тут человек-лев водится, от него у всех выкидыши…

- Ты заболел? – растерялась она. – Ты пьяный? Или ты издеваешься надо мною???

Краем глаза я приметил, как возле вертолета суетятся Вишневский с председателем, размахивают руками, объясняя, доказывая что-то друг другу и пилоту. Вертолетчик мотал головой, производил руками категоричные жесты, но кто-то из мужиков уже тащил в ту сторону ружье, а Строев – лыжи.

- Тогда лечу я! – я отлепился, отстранился от невесты. – Светка, поверь мне, так надо! Я очень тебя люблю! Тебе объяснят, тебе Иван Денисович всё расскажет! Просто теперь мне надо самому!..

Я взбежал по ступенькам крыльца, крикнул мужикам, стоявшим около милицейской комнаты:

- Еще одну пару лыж! Я иду с Вишневским!

Забежал в медчасть, подхватил чемоданчик с материалами для анализов, вспомнил про полушубок Савелия Кузьмича, вернулся за ним, надел поверх пальто, проскочил сенцы. Света так и стояла возле крыльца, недоуменно глядя на людское бурление, на вертолет, на меня.

- Прости, родная! – я чмокнул ее в замерзающую щеку и побежал навстречу поземке.

- Лыжи для меня принесли? – крикнул сквозь свист винтов в пузатую темноту пассажирского отсека.

Вместо ответа чья-то рука втянула меня внутрь, захлопнула дверцу.

- Принесли, а как же! – осклабился мне в лицо Аркадий Крюков.

- Вы? – опешил я.

- Ну, а кто же за тобою, цыпа, присматривать в тайге будет? Нас ведь только полпути с ветерком, а дальше и обратно – пешкодралом. Не Сёме же с тобою возиться… Ты на лыжах-то ходил когда-нибудь, птенец из города?

Не удосужив его ответом, я протиснулся мимо Семена Вишневского поближе к пилоту. Тот в ярости щелкал какими-то тумблерами, ругался в нашлемный микрофон.

- Уважаемый! – окликнул я. – Вот то, за чем вы прилетали.

Вертолетчик чуть не вырвал из моих рук чемоданчик, закрепил на каком-то кронштейне.

- Я про ваши выходки доложу куда следует! – объявил он. – Это же практически угон! А я – заложник!

- Ну, какой же это угон, если тебе, вон, родная милиция на прощанье ручкой машет, напутствие дает? – потешался старший Крюков, перекрикивая усиливающийся гул винтов. – Это, дорогой друг, экспроприация транспортного средства в целях задержания опасного преступника силами народной дружины!

- Держи! – Семен протянул мне приличный кусок свиного сала.

- Я не голоден!

- Это не завтрак аристократа, дуро! – прокричал Аркадий, откусывая от такого же шматка. – Это топливо!

- Нас на вырубке у Стылой горки высадят, – сказал Вишневский, глядя мне в глаза. – До заимки будет верст двенадцать, ближе места для посадки нету. До темноты надо попасть на заимку, иначе замерзнем. Вас я не звал, так что и ждать не буду.

Я со всей серьезностью кивнул, размышляя о том, что в институте я бегал на лыжах десятикилометровую дистанцию за тридцать восемь минут, и искренне не понимая, как мы можем не успеть до темноты пройти чуть большее расстояние. Даже без «топлива».

- С Богом! – воскликнул Арканя и от души расхохотался, когда вертолет оторвался от поземки.

 

Первым, проторяя путь, шел Семен. Сзади меня подгонял и контролировал Крюков. Если бы я не боялся его до полусмерти, я давно бы уже взбунтовался, потребовал передышки, а то и просто сдался. Сверху, вместе с сухой снежной пылью, наплывала, наваливалась темнота – еще не вечерняя, но не менее плотная, сотворенная гигантскими лапами векового кедрача. Пальцев ног и щиколоток я не чувствовал, с удивленным отупением наблюдая за тем, как что-то внизу переставляет мои зимние ботинки и прикрепленные к ним ремнями лыжи, передвигает меня вперед по десятку сантиметров за шаг. Всё было не так! Это не было привычным бегом на лыжах ни разу, ни в одном месте! Какой там институт, какой кросс?! Скачки из сугроба в сугроб, падения, переползания через буреломы, крутые подъемы с лыжами в руках, по пояс в снегу… Оленьи лыжи больше напоминали снегоступы, на палки можно было опираться только в четверть силы, иначи они во всю длину уходили в глубокий рыхлый снег, и выдохся я уже через сотню метров…

Временами под кедры врывался ветер, окатывая нас ледяными волнами, сбрасывая с вечнозеленых лап на головы целые горы снега, и ветер этот всё крепчал. Поднимая глаза, я видел, как вскипает, диковинно бурлит спина Вишневского, как пляшут на его плечах и на кончике ружейного ствола снежные вихри – не иначе, детеныши того огромного и ужасного, надвигающегося на нас, нагоняющего.

Черт его знает, как ориентировался в этом таежном хаосе бывший гинеколог и бывший уголовник Сёма Вишня! Однако, другой бывший уголовник, Арканя Крюков, родившийся и выросший в этих местах, ни разу его не остановил, не поправил, ни разу не засомневался в выбираемом направлении. Да и плевать мне было на ориентиры! Главное, чтобы перед глазами не исчезла спина, чтобы оленья лыжа не зачерпнула слишком много снежной крупы и не переломилась, воткнувшись в неприметную корягу. Левой-правой, левой-правой… «Мы всё понимаем, мы народ понятливый…» Где-то далеко-далеко посреди моего кабинета стояла, наверное, сейчас чудесная девушка Света, моя будущая жена и мать моего будущего ребенка; стояла и смотрела на картонные обложки медицинских карточек, на вырезанный из журнала «Огонек» портрет первой женщины, частичку своей жизни прожившей в космосе; и лился на чудесную девушку Свету, обволакивал ее желтизной теплый электрический мед, и шуровал в голландке прогорающие поленья участковый милиционер Иван Денисович; и торчал из груды валежника округлый бок гигантского гриба-дождевика, и жил внутри него охотник, потому что не простой это дождевик был, а гриб-дом и даже гриб-корабль, гриб-космический звездолет…

Я впечатался лицом в спину Вишневского, рассадил губу о ружейное ложе, с трудом сохранил равновесие и затряс головою с самым глупым видом.

- Вот блин! – замерзшие губы разлеплялись еле-еле. – Я, кажется, заснул…

- И, похоже, не ты один… – Семен дождался, пока с нами поравняется Аркадий. – Видел?

- Чувачка-то нашего? – брови и ресницы Крюкова были покрыты инеем и казались оттого нарочитыми, маскарадными. – Видал-видал. Морочит он нас, как считаешь?

- Не знаю, но место приметное, я запомнил. Не застану его на заимке, пойду тот гриб искать…

- Так вы тоже это видели??? – дошло, наконец, до меня, о чем они беседуют.

- Что, городской, не может твоя медицинская наука такие глюки объяснить?

Я решил смолчать, как поступил бы Крюков-младший: смолчать, обдумать, взвесить, проанализировать… Правда, я ужасно устал, замерз, а тут еще буран этот… Нет, вот доберусь до заимки, отогреюсь в охотничьем домике, отлежусь, а уж тогда и проанализирую…

И вдруг я со всей отчетливостью осознал, куда мы идем! Вот этот отрезок, это испытание, тайга, мороз, лыжи и вьюга – это не цель, не враг, с которым мы боремся из последних сил! Цель – там, на заимке, и цель эта умеет голыми руками убивать матерых волков, на расстоянии губить человеческие эмбрионы и насылать такие вот видения. И путь, который измотал меня до полусмерти, может показаться цветочками по сравнению с тем, с чем нам придется столкнуться на заимке. Забыв, что не в достижении охотничьего домика окончание нашего похода, я приравнял себя к мужикам – одинаково идем, одинаково терпим, одинаково теряем силы. А ведь мужики, оказывается, ни на минуту не расслаблялись, не забывали, что потом, когда я, наверное, уже свалюсь, раздавленный тайгой, – вот тогда у них-то и начнется настоящая работа: найти, победить, скрутить, изгнать или уничтожить. Это какой же обузой я был им с самого начала!

Правой-левой, правой-левой, беско-нечно, беско-нечно… «Так что ты уж лучше сам, ножками, ножками, а то ведь поздно уже. Правильно я говорю?.. Правильно я говорю?..» «Не боитесь мутанта какого-нибудь родить?.. какого-нибудь родить?..» «Как соскучилась! Как соскучилась!..»

Я хотел попросить Семена остановиться хоть на минутку, с усилием разлепил разбитые, обмороженные губы – а буран только этого и добивался. С размаху, могучим шлепком ветер вколотил мне в рот кляп, да такой, что не только сказать ничего не получалось, но даже выдохнуть. Вокруг стремительно потемнело, а в глазах стоял знойный весенний день, солнечные лучи падали на постель, на которой лежала почему-то Варвара Вишневская с раздвинутыми ногами, а я готовился принимать у ней роды. За правым плечом у меня кто-то стоял, и я быстро и требовательно что-то говорил ему, а сам тем временем следил за процессом. Вот из родового канала показалось одно щупальце, другое… Потом Варвару почему-то поменяли на Стешу Зритневу, и тек пот, потому что было жарко, потому что май выдался невыносимым, потому что я прикладывал массу усилий, чтобы не сломать трехсуставчатую лапку младенца, запутавшуюся в пуповине… Затем была Ленка Крюкова, в истерике стряхивающая с себя окровавленные чешуйки…

Я ударился лбом и с удивлением уставился – обо что же? Притолока. Низкая массивная дверь. Меня пихнули в бок:

- Быстрее давай, не боись! Пусто там, пусто!

Пригнув голову, я послушно шагнул в кромешную тьму «предбанника», зашарил в поисках внутренней двери. Аркадий чиркнул длинной спичкой в тот момент, когда онемевшие мои пальцы наконец-то наткнулись на ручку. Огонек раздвинул мрак до крыльца, на котором, лицом к лесу, широко расставив ноги, стоял Семен с ружьем в руках.

- Ну где ты-ыыы? – заорал Вишневский и выстрелил по-над кедрачом. – Покажись, су-ка-аааа!

 

Будто английские лорды у камина, сидели мы втроем, придвинув лавку поближе к огню маленькой, но жаркой печки. Горячий чай из алюминиевой кружки, согревающей руки, казался самым вкусным напитком на свете.

- Он еще пугает! – с негодованием нарушил молчание Аркадий.

- Он не пугает, – Семен татуировкой вытер губы. – Он издевается. Дескать, смотрите, что вас ждет! Дескать, ничего вы уже не поправите…

- Что-то не так, – покачал я головой. – Что-то неправильно!

- Конечно, не так! – Вишневский сорвался с места, заметался по крошечной комнатке. – Я этого гада найду! Уж я ему поиздеваюсь! И отпрысков его поганых я вот этими руками передавлю! Ты только не вздумай соваться, городской, когда время подойдет! Баб не трону, не боись, но ублюдков этих чешуйчатых…

- Согласен! – поддержал его Крюков, неожиданно серьезный, сосредоточенный. – А лучше бы дать им какой-нибудь отравы, чтобы уже сейчас скинули. А, доктор? Найдется у тебя такая отрава? Не хочу, чтобы моя Олька такую хрень рожала…

«Ошибка! – кричало внутри моей головы. – Ошибка! Опасности нет!»

- Опасности нет, – послушно озвучил я. – Вы тоже это слышите?

- Сейчас, может, и нет опасности, а через девять месяцев – что?

- Девять месяцев… – раздумчиво повторил я и принялся загибать пальцы.

Отставив кружки с чаем, мужики наблюдали за мною. И всерьез испугались, когда я вдруг рассмеялся.

- Что ж ты, гинеколог? – с укоризной сказал я Семену. – Отвык без практики правильно считать? Когда у наших с вами девушек овуляции случились, а? В конце мая рожают те, кто зачал в сентябре! В сентябре, а не в конце октября!

Тут меня закрутило, поплыли лица мужиков. Будто буран, ворвавшись, подхватил нас, вскинул над тайгой, и увиделась она нам без снега, в зацепившихся за верхушки кедров осенних туманах; и лесопункт увиделся, и бригада сплавщиков на губе… Хорошая тайга, спокойная, не злая… Но яркая точка пересекла небесный свод, и рухнуло в тайгу большое, рукотворное, чужое. И осветило лес зеленое зарево, и побежали ядовитые круги по кедрам, аки по воде. И докатилась взрывная волна до села, и просветила, прошила все живое насквозь губящими частицами… Из искореженного корабля-гриба с трудом выползло наружу живое существо… пока еще живое… И такая чистая, такая пронзительная тоска вошла в меня с этим видением! Встопорщились волосы, пробежали мурашки. Один… совсем один… чужак… никакой надежды… повреждения… травмы… близкая смерть… ответственность… И вдруг – неожиданная, невероятная удача: абориген, интуитивно подобравший необходимые для лечения природные компоненты! И ушедший из жизни, унесший секрет того, как можно поправиться, продержаться на чужой планете… паника… ответственность… обреченность…

- Он показал нам, что было бы после катастрофы звездолета, если бы он не вмешался; с чем нам пришлось бы столкнуться будущей весной, – проговорил я, одеваясь. – Уж не знаю как, но он избавил наших девушек от подвергшихся мутации плодов, очистил генный материал и вернул его на место.

- Ты куда собрался-то?

- Похоже, Семен, ты и первую заповедь врача забыл! Ведь помирает он там! Уж полтора месяца как помирает…

Сделал шаг – и утонул в буране. Едва-едва до уха донеслось:

- Ох, городской, ох, городской!..

- Да какой уж он теперь городской-то? Пошли, что ли?..

Вернуться к обсуждению